Неназванный (часть 3)

В камень дорожный копытцем цокая мохнатым, дружок мой новый – ослик серый, за Элвином трусил неторопливым шагом; ведомый карлом за узду, он нес меня, что перышко, легонько, и в такт шагам своим, наездника младого, покачивал тихонько. Губами мягкими «скакун» упрямый к макушке Элвина тянулся, где жмут волос седых, сена пучком, преаппетитнейше болтался. Попытку каждую такую я прысканьем сопровождал веселым, и недоросль-папаша настрой мой чуя, свирепствуя притворно, бедняжку серого бранил беззлобно. Мой милый карл, в немыслимом тряпье и подпоясанный верёвкой, босыми ножками в раскачку ковыляя, привычно ветви нависающие он тесаком (что при его росте кажется мечом) резким взмахом рубит и на осла, забавно хмуря нос и брови, сердитым оком вполоборота зрит.

Вот, уж, четвертая неделя как Элвин в городе вершил дела чудные, каких он сам досель не осознал; я в это время рос – уж точно не по дням, а по часам, чем бедолагу поначалу в дикий страх вгонял. А свыкнувшись, папаша в поиск ринулся различной снеди, чтоб утолить безмерный аппетит моей утробы, выискивая всякую съестную чушь – яд откровенный для обычного дитяти. Плоды, коренья, семена, охапки листьев сочных с неведомых кустов, все мной за обе щеки уминалось, и реже живность мелкую – змей, пташек, грызунов ловить нам удавалось. Зубы молочные мои в работе непрестанно находились, а ненасытный взгляд все шарил в притропной зелени разрывах, пытаясь выхватить оттуда малейшее движенье желанной плоти, чтоб кинуться ей вслед, впоймать и рвать зубами, съедая все, лишь шерсти клочья, обсмоктав, выплевывая прочь. Быть постоянно голодом объятым – мука, но я сознательно гнал тело в рост, придав развитью своему темп интенсивный, и в три десятка дней неполных я отрока являл собою лет десяти, и голод этот лишь усугублял мой нрав звериный.

Мы медленно брели по каменистой тропке вверх, огромный холм преодолевая, скорее гору, вкруг нас стоял стеною древний лес, дерев вершины ввысь взметая, с сплошным подлеском, где внутрь пробиться лишь с секирой впору. Множество птиц галдело в кронах непрестанно, выпархивая, иногда, нам чуть не в лица, и ветви гроздьями обсев они взирали с любопытством на наши слабые потуги вперед пробиться. В глубинах леса невидимые твари копошились, где все хрустело, ахкало, визжало, и изредка далекий рев могучий неведомого зверя перекрывал все это, и молкло все, наш ослик спотыкался боязко, но вот уж вновь лес жизни гласом озарялся.

Забравшимся на холма вершину, в просвете меж деревьев, открылся нам далекий город, сияющий в лучах полуденного солнца, он белыми каскадами квадратиков-домов по склонам вниз с горы спускался, которая коничесчкою формой верх совершенств собой являла. Над городом, венцом, каменными стенами и башнями тускнея стоял прекрасный замок, где кровли золотые его высоких крыш, блестя под солнцем нестерпимо, даже на столь дальнем расстояньи взоры отводит нас принуждали.

- Туда нам нужно! – Вскричал, от радости лицом светлея, Элвин, рукой махнувши в направленьи града, и от улыбки радостной он стал, вдруг, как-то даже краше. – Еще немного, мальчик мой, и ужин сытный, да мягкая постель взамен тяжелого и страшного пути будет нам достойною наградой!

- Там, наверху, в том замке, вельможи знатные живут и служит кормилицей у них, потехи ради, Снотва, любимая моя сестрица, что тетушкой тебе приходится родной, и, уж поверь, она в таких заслугах у князей, что для неё они простят мне страшные убийства.

- Глядишь, однако, и обзаведусь семьёй, - подумал я и ситуации нелепость прорвалась наружу едким смехом, прокаркавши которым я кровного отца поверг в смятенье. – Пошли вперед! - дан мысленный ему наказ, и, Элвин, послушно тронув за узду осла, продолжил вниз с холма неторопливое движенье.

Лишь к вечеру смогли сквозь заросли давно нехоженой травы к холма подножию пробиться, еще чуть-чуть в равнинном редколесье поплутав, в степной простор мы вышли, и (надо ж приключиться!) рванул наш ослик к сочной травке, так перед этим брыкнувши, что Элвин от испугу сел на землю, а я, беспомощно ручонками взмахнувши, через обоих враз перелетел. Карлик, бранясь, ослу вслед прытко припустил, но тот – не будь дурак, траву щипая на ходу и фыркая блаженно, все дальше к речке, блестевшей тонкой лентой вдалеке, бежал и вскоре скрылись оба с глаз моих, где-то в невидимый овраг спустившись. Я, потянувшись сладко, на корточках уселся и осмотревшись вкруг, смоковницу увидел с краю леса, что кроной оттеняла под собой огромное пространство, принудив чахнуть от недостатка солнца менее удачливых своих подруг. И вот, уже, взбираюсь я вверх по стволу и, облюбовавши ветку, что толщиной была немногим ствола тоньше, улегся на неё своим уставшим, обнаженным тельцем, вниз животом, руками и ногами её как мать родную обнимая. И хотя жесткая кора немилосердно в плоть нежную мою вонзалась, объятья эти с гигантским древом, чувством соприкосновенья наполняли с несокрушимой силой жизни, что веру в бессмертие людям дарит, и, кое-что об этом знающий мой древний разум нарушить не решился сладость неги разливом желчного всезнайства. Сон, зыбкий и пьянящий демон, мягкой паутиной мимолетных образов окутал мозг наливши члены неподъемной, но такой приятной тяжестью, вот наркотических прострелов череда по позвоночнику прошла разрушивши с действительностью мост, и в сновиденье погрузился я, где прошлых жизней ряд значительных событий мне явью мнился.




Слабой, едва слышной ноткой в аромат ночных цветов втянулся запах дыма, но чутких ноздрей крылья вмиг трепетом зашлись, малейшие намеки ритуальных благовоний средь запахов горелой древесины тотчас-же узнавая. Среди ветвей деревьев темных полная луна, затянутая белесой пеленой, медленно плыла мне вслед, резко отзвучивая хруст веток под ногами. Шуршание листвы дубов могучих легким, шипящим гулом отвечало на нежные порывы обессиленного дневным разбоем ветра. Здесь древняя тропа, полная коварства, петляя меж деревьев, зигзагами вертелась прихотливо, накладывая их друг на друга, то в ствол гигантский дуба наталкивая внезапно, то спустится в овражек, где папоротник нежно лодыжек и колен моих касался, но вот, уж, вновь протискивает в сплошное акации колючее сплетенье и немилосердно кожу обдирает до крови. Вот рядом, на грани видимости, шурша лесной подстилкой, промчал вперед неторопливой рысью огромных размеров волк. Мы взглядами на миг скрестившись, тотчас ту внутреннюю сущность, что при различных видах плоти все же неизменной остается, увидели, а увидавши, обеих узнаванье осенило и я приятельски ему кивнул. В ответ мигнул он мне зеленоватым светом глаз своих в котором четко проявилась, на фоне древней мудрости, приветствия усмешка, и обогнав меня легко он вновь нырнувши в непроглядный сумрак там растворился черной тенью, а я продолжил путь неспешно. Предвкушенье скорой встречи с основоположниками братства, в котором был я не последнею фигурой, скользнуло приятным холодком вверх по груди и передернув плечи, принудило мышцы лица рот растянуть в столь редкой для меня улыбке, и, что во много удивительнее, смех удовольствия негромкий из недр моих вдруг вырвался, окрашенный смущенною хрипотцей.

Еще немного и выбрался из леса к поросшей вереском и горькою полынью, в свете луны поблескивающей редкою росою, поляне, где тумана сгустки, крепко вцепившись в невысокие кусты, пускали призрачные щупальца друг к дружке, пытаясь оплести открытое пространство, что ближе к рассвету им, конечно же, удастся, чтобы потом, в лучах поднявшегося солнца, исчезнуть без следа. Правее тропки, по мере хода, из тьмы, то веткою корявой, сучком причудливым, чуть позже голою, без листьев кроной, береза старая, ударом молнии убита, тоскливым стражем проявлялась. К центру поляны все тропки тайные сходились лесную чащу, стоящую пред непосвященными труднопроходимою преградой, покидая. Пройдя в конец поляны я, чаяно, увидел пологий спуск во впадину ведущий, что неестественно округлой формою своею о древнем катаклизме говорила, о том как тело чужеродное, скитавшееся в заоблачных пределах, Землю нашу посетить решило, и здесь упало, все наполнив чужеродною энергией на десятки миль вокруг. Дорога, вниз ведущая, на грани спуска была привалена с боков двумя большими валунами снизу покрытыми на две трети зеленоватым мхом, проход меж ними являл собой барьер защитный, где путника невидимо, но очень досконально проверяли и гостей незваных, послав истому сладкую, насильно усыпляли, чтобы убить потом. И даже я, пройдя средь них, мышц легкое почуял сокращенье ответом на незримое защитных сил прикосновение. Внизу, в центре усеченной сферы, немеркнущим, ярким пятном пылал костер; костер, к которому все помыслы сильных мира этого стремились; стремились помыслы, что варево страстей собой являли возвышенных и низких, где месть и алчность, тяга к власти, безудержная похоть с благими намереньями ближнему помочь, причудливо взмесились.

Это произведение на авторском сайте Сергея Аникина: Неназванный Глава III