Яков Есепкин Готическая поэзия

Яков Есепкин

На смерть Цины

Ночи Аида

Когда святые выси отражались
На терниве кандального пути,
Мы с патиною медленно сливались,
Не чаяли стезей иной идти.

Преложны ледяные эти свеи,
Зерцало вседвоит великий путь,
Удавки ль обвивают цепко шеи –
Нельзя ко небоцарствию свернуть.

Нельзя его и узреть богоданно,
Елику поалмазно сочтены
Альфийские светила и огранно
Серебро, истемняющее сны.

Последние осветлены притворы,
В розариях горит уже зола,
Светила наполняют мраком взоры,
А бездна, яко солнце, возлегла.

Висят над светом тяжко цеппелины
С архангелами, в благостные дни
Каленой желчью выжегли нам спины,
Под рубища их врезаны огни.

Смотри на сих желтовниц выступленья,
Опомнится еще адская рать,
Преступника на место преступленья
Влечет и мертвых царичей карать

Армады возалкают рогоносных
Существ, натурой дивной из иных
И вряд ли нам знакомых нетей, косных
Звучаний исторгатели, земных

Каких-нибудь знакомцев бесноватых
В них тщетно узнавать, елику мы,
Коль знаем таковых, зеленоватых,
Шафрановых, басмовых, суремы

Красной тесьмами грозно перевитых,
Облупленных по желти, перманент
Ссыпающих из веек плодовитых
Небожно, под асбесты и цемент

Закатанных, а всё мироточащих
С образницами Божиими, тех
Альковных искусительниц, кричащих
Полунощно, просительниц утех

И спутников их морочных немало,
Я думаю, губитель Аваддон
Картине удивился бы, зерцало
Могло б когда серебряный поддон

В патине амальгамной опрокинуть
Вальпургиевой ночью и ему
Явить блажную публику, раскинуть
Умом, сколь провожают по уму,

Мгновенно объясненье теоремы
Аидовской придет, искажены
Черемы, иже с ними, и суремы
Не нужны, чтоб увидеть правду, сны

Кошмарные со мраморною крошкой
Пииты навевали без конца,
Но с умыслом, холодною морошкой
Засим тешились, красного словца,

Естественно, черницы не боятся
И образы маскировать свечным
Восковьем, глиной кармной не спешатся,
Грешно им пред собранием иным

Рога свои крушить, персты калечить
Серебром битым, черепы менять
В огоне безобразном, не перечить
Сказителям удобней, затемнять

Бесовскую природу, сих огулом
Нечасто выпускают, из адниц
Собраться в увольнительную с дулом
Кривым, ножом зубчатым черемниц

И гоблинов зовут мирские тени,
По счастию, вояжи не часты
Подобные, браменники от лени
Приглядывать за шельмой на версты

Какие-то баранов отпускают
Наряды, возвращались к ним всегда
Портретники, музыки, чьи ласкают
Звучания и мертвых, невода

Пустыми не бывают, свет не имут
Успенные, а празднует покой
Их избранная часть, когда вознимут
Вверх сколотые очи, под рукой

У князя присно виждятся химеры
Сумрачные, таинственные мглы
Сих кутают, правдивые размеры
Нельзя соотнести с виденьем, злы

Бывают необузданные панны
И этим разве в истине точны
Певцы нощные, тьмы благоуханны,
Когда скопленья ведьм отражены,

Всегда лишь по причине средоточий
Поблизости эдемских мертвецов,
Царевен спящих, ангелов ли прочий
Творец, а в мире тесно без творцов,

Решит отобразить – невод не полон,
Тогда чермы текутся в оборот,
И вот уже канун творенья солон,
А дело на крови прочней, Саррот

Еще плоды вкушает золотые,
Эдемы плачет Элиот, а нам
Привносятся образницы святые
С нечистыми вокупе, к письменам

Достойным совокупит бес виденья
Черемные, а сказочник благой
Типажи юрового наважденья
Спешит раскрасить маслом, дорогой,

Признаться, тот подарок, знать возбранно
Реальные личины, так бери,
Доверчивый вкуситель, хоть и странно
Мерцание, чудные словари,

Холсты темнолукавые, клавиры
Сюит, барочных опер, скорбных фуг
Кримозные на память сувениры,
Узнай еще тезаурисов круг,

Сколь мало девяти, и те по сути
Вертятся от лукавого, оси
Не видно, прибавляй нетенным жути
Миражам и келейных выноси,

Несложно это действие, в итоге
У нечисти история темна,
Кто более реален, кто о роге
Мифическом, ответит седина

Хомы-бурсиста, Гете, Дориана,
Меж званых Иоганн других верней
Свидетельствовал правду и обмана
Призрачность вековую, для теней

Окармленных неважно предстоянье
Условное, раскрасочных высот
Бывает веселее осмеянье,
Чем истинное зрелище красот

Божественных, чурным недостижимых,
Тогда оне роятся и орут,
Светилами небесными движимых
Миров алкают благости, берут

Инфантов, светлых рыцарей отцами
Не звавших, потаенных, даровых
И празднуют молебны с мертвецами,
Блуждавшими еще среди живых

Во оные трехдневия, для Брутов
Страшны такие бденья, меловой
Здесь круг и не поможет, аще спрутов
Герой не остановит, но живой

За мертвых не в ответе, на гамбиты
Чертовские порою отвечать
Преложно сильным ходом, корной свиты
Уместнее движенье замечать,

Не более, а древние гречанки
Труждаются пускай, ко мифу миф
Сложится в требник, наши диканчанки
Салопы только скинут, вмиг Сизиф

Прервать велит девичье мурованье
Орнаментов досужих, сонник их
Велик не по образу, воркованье
Способно утомить сейчас плохих

Танцоров, дабы пифий огневержье
Низринуть, ярче свечи затеплим,
Черем обманно в мире самодержье,
Пожар сухой в гортанях утолим,

На то и бал зерцальный, благотворность
Чудесных возлияний чернь щадит,
Ясна когда ведемская упорность,
Какой сказитель пустоши следит,

Пусть балуют ужо, личин рябушных
Не станем даже в сребре узнавать,
Гремлинов пустотелых и тщедушных
К чему урочить, время пировать,

Сколь надобность возникнет, в ноздри донне
Мелированной перец белый ткнуть
И стоит, мышьяку иль белладонне
В бокале скучно будет, преминуть

Давно, давно пора немые страхи,
От перца отшатнутся черемы,
Иль весело опять лихие прахи
Сурочить маслом розовым, умы

Тех жалкие существ, лишь злостенанье
Эпиграфом их бдений бысть вольно,
Одесные же наши сны и знанье,
Нести сюда корицы и вино,

В гранатовой ли, сребренной виньете
Порфирные куферы тяжелы,
За Ледою отхочется и Нете
Корить винодержащие столы,

Желтовную образницу сокроем
Сиренью пятиалой и умрем,
Архангелы ль возжертвуют героем,
Опять червницу бойную утрем,

Осыплем перманент на табакерки,
В киоты пудры бросим и гулять
Начнем о мертвой черни до поверки
Иной, и станем куфры утомлять

Серебряные водкою, куфели
Вновь полнить цветом алым, золотым,
Со ангелами белыми препели
Мы нощно, всуе денно петь святым.

Яков Есепкин

Художникам


I

За ересь рифм взошедшим на костры,
Узревшим в зеркалах судьбы поминки,
Вотще постигшим правила игры,
Великодушно возлюбившим цинки;

Пытавшимся в пустой размер облечь
Веселье черни и пророков мрачность,
Пусть будет эпитафией вам речь
Поклонных дней, их темная прозрачность.

Ан солнце закатилось на века
В очах богоподобного Гомера,
Хромает всяка новая строка
И зрящих расхолаживает сера.

Но пройден до тройной развязки путь,
Повержены тираны поколений,
Нельзя теперь и в сторону свернуть,
Всю кровь не сдав для вечных песнопений.

Вы точно знали, ею серебрит
Чернильницы хорал, влекущий Вия,
Надгробием святой огонь сокрыт
И стоит жизни эта литургия.

Напрасный совершаем подвиг, там,
Где ночь снимает огненную стружку
Со слов, нельзя спастись, к временщикам
В последнюю не угодив ловушку.

И все же Бог нас в пропастях земных
Берег хотя бы судное мгновенье,
Проигранная жизнь из бездн иных
Пошла на роковое удвоенье.

О терниях мечтали – у химер
Сохранными останутся лишь грезы,
Явим иконографии пример:
На Троицу прельем благие слезы.

И аще будут ангелы искать
Невинно убиенных, аще станут
Их славы мироизбранной алкать,
Тогда оне зиждителей вспомянут.

Я с вами рядом пал на ту стерню,
Где стаи воронья серпы закрыли,
Сквозь косы смерти не пройдя к огню,
Винцент, мы кровью щедро скорбь залили.


II

Что ангелам печалиться, творца
Мирское не тревожит наважденье,
А небо лишь алмазы для венца
Ему и может дарствовать, сужденье

Толпы всегда превратно о кресте,
Она, являя мира средоточье
Лукавое и праздное, тщете
Небесной не подвержена, сорочье

Ей радио заменит речь камен,
Оставит празднословие в подарок,
Художник здесь не будет упасен,
Гореть его кресту на фоне арок

Порфировых, прости, Винцент, прости,
Я знаю, что больничные теремы
Давят своею мрачностью, желти
Сиим не занимать, одне черемы

Там вертятся в хламидах голубых
С желтушными разводами, подбои
Халатов также стразами рябых
Оттенков изукрашены, обои

Не красные иль синие, в стенах
Всё та же полыхает желтоцветность,
Любили мы смертельных апронах
Лимонные опалы, но приметность

Убраний отревожила химер
Нетенных, желтью червной стал гореться
Лимонный кипарисник, на размер
Хламиды их короче, аще греться

У свечницы полнощной восхотят,
Дадим ли внове им лазурных красок
Увидеть благодатный огонь, чтят
Пускай своих юродивых пегасок

Им верные серованные псы,
Нет сини здесь и красного, толкуют
По-разному цвета, но те весы,
На коих краски мерятся, взыскуют

Расчетов нелюбительских, сурьма
Нас может успокоить вместо ровной
Текущей синевы, а для письма
Любого важен промысел, бескровной

Художнической требы в мире нет,
Как в небе тще искать земную благость,
Скажу еще, бежать мирских тенет
Лессирам невозможно, краски тягость

Носителя раздавит и цвета
Вновь станут веселы и беззаботны,
Елику мрачность эта излита
Нам в очи, серебряные и счетны

Движенья кистей, перстов ледяных
Извивы судорожные, одне мы
Теперь достойны пропастей земных,
Другие небомученики немы

Давно, так возалкаем хоть сейчас
В клинических палатах синих красок,
Покоя много в них, подземный глас
Я слышу явно, друг мой, желтый рясок,

Бугристых цветомерзких охламид,
Церковников пугавших бледноликих,
Носительницы ныне аонид
Пугать берутся, истинно великих

Усилий стоит вечная борьба
Художника с юродивою свитой,
Орут себе черемы, ворожба
Чертей, колодной кровию прелитой

Умывшихся со утра, не велит
Расслабиться хотя бы на мгновенье
Прекрасное, пускай испепелит
Геката зенки черные их, рвенье

Несносное в чермах заключено,
А мы покоя мирного алкали,
Нести сюда теперь хотя вино,
Сколь ведьмы нас и бражники взыскали;

Юродные желтые колпаки
Надели и тешатся, сини милой
Затемневают цвет, бередники
Чурные ставят рядом, над унылой

Юдолию своей трясутся, им
Не может быть прощения на этом
И том небесном свете, Ероним
Пусть бдение их жалует сюжетом

Аидовским, для тщенья есть число
Звериное, его и печь на спины
Колпачным рогоносицам, зело
Веселие их много длилось, тины,

Пифии, чермы, как ни назови
Уродиц оглашенных, четверговок
Злоклятых, небом проклятых, любви
Алкавших светлых рыцарей, воровок

Чужой надмирной славы, пигалиц,
Страшащих присно видом непотребным
Духовников, зиждителей столиц
Величественных, зрением волшебным

Едино обладавших, сим равно
Гореть в геенне огненной иль тлеться
На мире, горькоцветное вино,
Сливай, братия, некуда и деться

От нечисти желтушной, так сейчас
Нам будет крышей мира хоть палата,
Застелим небодарственный атлас
И грянем кубки о стол белый, свята

Благая наша миссия, никак
Нельзя ее теперь переиначить,
Брюмер ли, термидор, пылает зрак
Держительный над царичами, значить

Вольготно было прежде на миру
Оконницы палатные и двери
Рогатым адоносцам, не беру
В расчеты малых гоблинов, есть звери

Гораздо огнецветней и крупней,
Вот их мы станем ждать, пусть чрез порфиры
Глорийского серебра, чрез теней
Мистические патины, лессиры

Пурпуровые, терни и багрец,
Финифти и суремы золотые
Попробуют зайти сюда, венец
Алмазный мой держатели святые

Всенощно не уронят, нам прейти
Давалось небесами не такое,
Узки ль страстные гремлинам пути,
Домовное сословие жалкое

Взалкает новых адов, и тогда
Явимся во серебре и лазурах,
Пусть зреет ядоимная среда
Цвет жалованной вечери, о сурах,

Псаломах ли и гатах тяжелы
Затерпленные вина, грузны хлебы
Легчайшие когда-то, на столы
Глядят громовержительные небы,

Архангелы слетают вниз, теней
Узнав литую царственность, убранство
Горит еще палатное, темней
Чуровых свеч цезийское пространство

Вкруг столия, а мы опять светлы
И кисти достохвальные вздымаем,
Серебром вьем басмовые углы,
Бием желтушность чурную, имаем

Лазурь, багрец и пурпур кистевой,
Златую в желти масленицу тратим,
Речем Ему, кто мертвый и живой,
Откликнись, за вино мы щедро платим

Лазорной ветхой кровию, сюда
Идите ныне, завтра и восприсно,
Четверг сегодня чистый, а среда
Была ли прежде смерти, ненавистно

Свечение одесное гурмам
Диавольским, так наше пированье
Возвысим ближе к небу и хурмам
Капрейским, велико торжествованье

Палатное, фиолы и кармин
Изъять уже нельзя у небоцветных
Владетелей свеченья, буде сплин
Далек от идеала, апрометных

Еще накличем тягостных гостей,
Кому тоску нецарственную явить,
Одним блудницам адских областей,
Каким чертями велено лукавить,

Ни щедрости не верить, ни письма
Убойной озолоте, ни замковым
Порфировым творениям, тесьма
Сребряная в них тлится, мотыльковым

Влекомые порывом, пусть летят
К огоням нашим благостным, чистилищ
Не минуть ворогиням, захотят
Продать еще, на требницы судилищ

Сволочь богожеланных мастеров,
Распять еще, барочные теноры
Возвысят голоса в нощи, суров
Гамбургский счет на замковые хоры,

Мгновения прекрасные, холсты
Фламандские, тиарные алмазы,
Свечницы наши белые, персты,
Гвоздимые серебром, богомазы

Таиться и пытаются, так хлеб
Их выдаст непреломленный, таинства
Не снесть евхористического треб
Иродных ложеимцам, триединства

Блистательство оне ль перенесут,
Давай к их ноздрям хлебницы подставим
В серебряной окрошке, не спасут
Крушню их небопадшие, слукавим

И мы однажды, много ли свечей
Ворованных горело тще и всуе,
Летят пускай сюда, у палачей
Спросить нам должно многое, в холуе,

Бывает, виден маятник времен,
Хоть бегло узрим с ворами хозяев,
Кровавых полотенец для рамен
И лика не осталось, небокраев

Темна закатность гойская, темны
И Спаса рукотворного мелочки,
Как будет рисованиями сны
Успенные цветить, пускай сыночки

Сюда явятся мертвые, равно
В бессмертьи оторочные мы тоже
Просфирками и сребром, и вино
Течет из битых амфр по желтной коже.

Яков Есепкин

На смерть Цины

Четыреста восемьдесят девятый опус

Молодое вино излием
На стольницы владык всеодесных,
Не дождался еще Вифлеем
Бледных агнцев и музык чудесных.

Полны кубки и внове столы
Дышат мрамром, тиснят им фиолы,
Иудицы ль одне веселы,
Ах, не плачьте по небу, Эолы.

Где морганы о злате горят
И темнятся букетники мая,
Наши мертвые тени парят,
Над юдолию желть вознимая.


Четыреста девяностый опус


Губы в мраморе темная злать
Выбьет нощно, фиол сокрушится,
И тогда небесам исполать,
Где еще сон безумцев решится.

Милость звездная паче судьбы,
Наши тени Геката лелеет,
Холодны ли мраморные лбы,
Сам Аид им венцов не жалеет.

Из Вифании как нанесут
Ангелки черных трюфлей и мела
Райских яств - удушенных спасут,
Чтоб всевечно музыка гремела.

Яков Есепкин

На смерть Цины


Четыреста девяносто первый опус


Как еще не допили шато ль,
Арманьяк золотой и рейнвейны
Царств Парфянских и Савских - о столь
Бьются звезды, а мы небовейны.

Меловниц всепечальных шелки
Во сундуках тлеют окованных,
Днесь летят и летят ангелки
Не во память ли чад царезванных.

Се, ищите нас, челяди, впредь
С мелом красным в зерцальников течи,
Где тускнеются воски и бредь
Снов беззвездных лиется под свечи.


Четыреста девяносто второй опус

.
Мрамор выбьем кусками, венцы
С темных глав преточащие снимем,
Веселятся в трапезных купцы,
А и мы звезд высоких не имем.

Развевайся, нисанская злать,
Май грядет, пусть камены ликуют,
Всецветочным пирам исполать,
Псалмопевцев ли ныне взыскуют.

Ждут к столам нас юдицы во сне,
Тусклым ядом чинят меловые
Угощенья и пляшут одне
Тени их меж свечей неживые.

Яков Есепкин

На смерть Цины

Ночи Аида

Во десницах сквозь вечность несут
Всеблаженные стяги знамений,
Но и ангелы днесь не спасут,
Иоанн, зря мы ждем откровений.

Что еще и кому изречем,
Времена виноваты иные,
Богословов распяли зачем:
Силуэты их рдеют сквозные.

Сколь нельзя нас, возбранно спасать,
Буде ангели копия прячут,
Будем, Господи, мы угасать,
Детки мертвые мертвых оплачут.

Мировольных паси звонарей,
Колоколен верхи лицеванны
Черной кровию нищих царей,
Рая нет, а и сны ворованы.

Бросит ангел Господень письмо,
Преглядит меж терниц златоуста,
Музы сами тогда в яремо
Строф трехсложных загонят Прокруста.

А урочными были в миру
Золоченые смертью размеры,
Но Спаситель окончил игру,
Черны лотосов гасят без серы.

Речи выспренней туне алкать,
Нет блудниц, нет и мытарей чистых,
Оглашенных к литиям искать
Поздно в торжищах татей речистых.

Ах, литургика ночи темна,
То ли храмы горят, то ль хоромы,
Не хотим белояствий-вина,
Что, Господь, эти ангелы хромы.

Припадают на левую ость,
Колченогие точат ступницы
О мраморники, всякий ягмость
Им страшнее иродской вязницы.

Ныне бранные оры в чести,
Князь-диавол на скрипке играет,
Стоит в сторону взор отвести,
Струны смертная дрожь пробирает.

Челядь всех не должна остеречь,
Отпоют лишь псаломы торговки --
Полиется калечная речь
И успенье почтит четверговки.

Как узрят в нас величье одно,
Ото смерти блаженных пробудят
И за здравье излито вино
Разве кровию нашей подстудят.

Яков Есепкин

Улисс

XX век

Вал над галерою навис,
Остановились воды.
Закончил странствия Улисс,
Уставший от свободы.

Умолк слепой певец богов,
Но призрак жизни вьется
Там, где ни попранных слогов,
Ни рифм не остается.

Никто, Эсфирь, не говорит
На смертном перелете,
И пламя темное горит
В надмирной позолоте.

Века умчались, а досель
Чадит в руинах Троя,
Итака ладит колыбель
Для нового героя.

Тоской гремит сионский лот
И разбивает душу,
И он под пзолотом высот
Переступил на сушу.

Но заняли в огнях места
Дрожащие Сирены,
Надсадная их нагота
Восстала вновь из пены.

Он возлюбил угрюмый блеск
Очей, когда нагнулся,
И не услышал дальний всплеск,
От славы -- отвернулся.

Наркотики и нежный яд
Остались для интриги,
Капризной вечности в заклад
Передаются книги.

Пурпурной буквы не найти,
Истлели пергаменты,
Легли на римские пути
Мелованные ленты.

Так и Офелия, и Мод
Горят в иных бутонах,
Теней прощальный хоровод
Водя на геликонах.

Скудельной нашей жизни сны
Определяют сроки,
И новой классики страшны
Посмертные уроки.

Яков Есепкин

На смерть Цины

Из Аида

Огнь тепличных цветов, сих карминовых залов уют
Полюбить ты смогла и не знала в безумные годы,
Что гранили валькирии нашей тоски изумруд,
Звезд оправы украсив им и смертоносные оды.

Освященные скорбью, туда полетели они,
Где умеют ценить безупречные эти размеры,
Где величье двоится и комкают лед простыни
Отраженья, а вечность изящные любит манеры.

Но изящество стоит бессмертия, красным в желти
Золотистой мелком ангелочки увеченных значат,
Красоты не прощают камены, а ты их прости,
Поелику со мной о гербовниках Смерти маячат.

Лебедь, лебедь Стратим, ты куда улетаешь опять,
В небесах догонять нынче светлых цветочников туне,
Сколь двоиться преложно и Леты оплаканной вспять
По две те не бегут мировольные волны в июне.

Свечки рано сдвигать, паки рано венцы выносить
Из келейной аромы, серебро, зри, воры считают,
Буде Господа звать и цветки меловые косить
Нам нельзя, пусть сейчас книги жизни царевны листают.

Все оцветники наши, все наши и кельи-гробы,
На армический требник иль мирты волхвы не скупятся,
Мало мирры и ладана станет для вечной алчбы,
Закаждят фимиам аониды, в притворах скопятся.

Пунш, арак голубой, эль манящий, рейнвейна кармен
Щедро льется теперь, богоразы отвержены пьянству,
Весело, весело, и забавили в жизни камен,
И слагали гекзаметры, оды вещая тиранству.

Лишь предательства темного царский не вытерпит зрак,
Были други коварны и немощных суе губили,
Разливайся отравой смертельной холодный арак,
Башни вестно молчат ли, в Царь-колокол терние ль вбили.

Но еще зарыдают палатные фурьи и фри,
Хорошо без царей – изливайте иродски слезинки,
Мрамор наших акафистов будут живить словари,
Богоимное Слово немые впитают лозинки.

Это Слово полнощное будет серебро таить,
Всякий новый тезаурис нашим огнем возгорится,
Будут, будут, еще на хоромных пирушках делить
Яства, хлебы и вина, а нищим и незачем крыться.

Лишь одна только речь дарованна, сама говори,
Благо молви хотя с отражением в течной лепнине,
Грозно сирины, видишь, летают, ползут в словари
Сов и змей изумрудных кольцовья всеприсно и ныне.

Вероятно, рыдая над титульным желтым листом,
Лепестки роз бордо запоздалой слезой обжигая,
Ты представишь, как ангелы держат зерцало над ртом
У меня и горит в изголовье свеча ледяная.

Яков Есепкин


На смерть Цины


Четыреста девяносто третий опус


Антикварные виты столы
Чермной патиной, щедро лиются
Яд со пуншем, опять веселы
Четверговки, алкая, смеются.

Ах, зачем нас и мертвых темнить,
Верди, Брамс иль Моцарт восстенают,
В шелках тени сбежитесь казнить,
Сколь молчат и бессмертие знают.

Век паяцев и падших столиц,
Мышъяком шелк испитан червонный,
Хоть следите, как с мраморных лиц
Наших точится мел благовонный.


Четыреста девяносто четвертый опус

.
Тушь парфянскую выцветит мгла,
Лорелея холодную пену
С дев смахнет, круг пустого стола
Соберемся - воспеть Прозерпену.

Сицилиек балует июль,
Вишен сем, пусть резвятся менины,
Вновь утопленниц ищет Эркюль,
У мадам Бовари именины.

Днесь и мы яды эти пием,
Цин в зерцалах следим червотечность,
И тоскуем о веке своем,
Преливая вишневую млечность.

Яков Есепкин

На смерть Цины

Пятьсот пятый опус

Се, незвездные яства горят
На столах и цветки золотятся,
Четверговок сильфиды мирят,
О лилеях менины вертятся.

Ах, претмились земные пиры,
Благ к эфирным август данаидам,
Неб и звезд тяжелее дары,
Оявленные тихим обсидам.

Хоть несите порфировый хлеб,
Вин диамент солейте на мрамор,
Мы тогда и в огранности неб
Мглу оплачем сиреневых камор.

Пятьсот шестой опус

Тусклый август серебро лиет,
Яства чахнут о столах и хлебы,
Во незвездности благих виньет
Это мы ли пируем у Гебы.

Дале немость, одно и молчим,
Зря в хлебницах фиванских лилеи,
Всё диаменты неба влачим,
Всё пречествуем нощи аллеи.

Вот еще соявимся из мглы,
Яко ангельский сад безутешен,
Юродные оплакать столы
И вишневую цветность черешен.

Яков Есепкин

На смерть Цины

Четыреста девяносто пятый опус

Желтой ниткою мрамор тиснят,
А золоты на пирах блистают,
Наши ль тени бессмертие мнят,
Фру в альковах канцоны листают.

Энн, вишневое миро сюда,
Ах, Шарлотта и Эмили вместе
Пудры веют над сколками льда,
Мил август формалином сиесте.

Ждал нас Ирод к столу, это мы
Преявились меж лилий склепенных,
С ниткой желтою всяк --- возаймы
Хоть бы потчуйте ядом успенных.

Четыреста девяносто шестой опус

В мертвом золоте Ада врата,
Зелень черная сны увивает,
Се и мы, се и жизни тщета,
Всё юдольная чернь пировает.

Береникой звалась ты, иным
Нежным именем, сеней Вероны
Тусклый светоч окрасил земным
Чудным блеском свечения оны.

Веселитесь еще, по уму
Бал ваш, юдицы, пудра собьется—
И узрите, как страшно сквозь тьму
Пурпур в золоте мертвенно вьется.

Яков Есепкин

На смерть Цины

Четыреста девяносто седьмой опус

Не хотели еще умирать,
А на троны позвали иные,
Будет август плодами карать
Иродивых во сроки земные.

Мертвым отроцам яства несут,
Биты вершники трутью меловой,
Никого, никого не спасут
Аониды за ветхой половой.

Пей вино, Азазель, веселись
И вкушай темноцветные чревы,
Аще вишнями тьмы пресеклись,
Хоть златые оплачем деревы.

Четыреста девяносто восьмой опус

Меловые опять зеркала
Окружили певцов темнооких,
Пепла мало Клааса, зола
Пусть виется меж башен высоких.

Тень Иосифа тронно горит,
Иль вертепы младенцам – подолы,
Аваддон ли звездою сорит,
Гладь сарматские чертят гондолы.

Вот и мы с Береникой вдвоем
Из понтонных огней соточились,
Где Венеции тлел окоем
И письму аониды учились.

Яков Есепкин

На смерть Цины

Четыреста девяносто девятый опус

Снова Троица сонно цветет,
Убирайтесь жасмином, стольницы,
Аониты, блюдя пиетет,
Фей чаруют до новой денницы.

С кем и вился тлетворный Зефир,
В пировых ангелки почивают,
Ни Летиций, ни Цинний и Фир,
Веселее ль трапезы бывают.

Мглу Геката еще совлечет,
Всцветим палую бель Таорминов,
Где серебро течет и течет
На путрамент из тусклых жасминов.

Пятисотый опус

Мрамор, мрамор, опять ли сюда
Ангелочки небес и летели,
Нощно мглу источает Звезда,
Умирать под какою хотели.

Веселятся хмельные купцы,
Наше терние мелом обводят,
Август нем, опускайте венцы,
Пусть убийцы сейчас хороводят.

Век и будем укорно стоять,
Шелест крови глуша пламенами,
Се алмазы и небо, ваять
Павших туне со мглой и звонами.

Яков Есепкин

На смерть Цины

Пятьсот первый опус

У Ирода ломятся ль столы,
Се вечерии, томность фарфора,
Все царевны еще веселы,
Где тлеела – течется амфора.

Ах, то нас виночерпии ждут,
Оявим небозвездные чела,
Бел пергамент и тени ведут
Купы звезд по сукровице мела.

Нощь обручна с худою сумой,
Помнить слугам ли Мод и Цецилий,
И холодной горит суремой
Желть оцветших мелованных лилий.

Пятьсот второй опус

Дионисии вина лиют,
Полны амфоры днесь кружевные,
С данаидами ключники пьют,
Пирования длятся земные.

Чермных вишен к столам поднесем,
Пусть на звезды август уповает,
Благоволи, Урания, сем,
Кто одесно еще пировает.

Ах, царевны уснули давно,
Мрамор звезд не воспомнил тлеенных,
И течет золотое вино
Меж перстов меловниц опоенных.

Яков Есепкин

На смерть Цины

Пятьсот третий опус

Хоть и яду сюда, пировать
Ныне царские дети садятся,
Вейся, мрамр, ангелков укрывать
Басмой станем, где патины рдятся.

Как темны эти гипсы, арак
Их ужель не отбелит меж лилий,
Ах, в меловый заступимся мрак,
Вижди сех, не бледнея, Вергилий.

Осыпается басмовый мел
С лиц кусками, со чел невенечных,
Кто превидеть еще нас умел,
Бьется, бьется в шиповниках млечных.

Пятьсот четвертый опус

Кровь нисана с гортензий сольем,
Вспеним ею златые куфели,
Чти скитальцев ночных, Вифлеем,
Подавай им вино и трюфели.

Что ж успенных сильфидам корить,
Буде юность веселие имет,
Станем граций чудесных мирить,
Наши ль звезды тлеение снимет.

Челядь спит, во смуге ободков
Мы одне, в сукровице незвездной,
И не алчем вина и цветков,
И с Уранией плачем над бездной.

Яков Есепкин

На смерть Цины

Пятьсот седьмой опус

Нас ли ждали к эдемским столам,
Антиохия тех ли взерцала,
Шелк порфирный вился по углам,
Днесь его источают зерцала.

Ванных кафель распишет изверг
Ядом розным, жасминами Ханны,
Се порфировый чистый четверг,
Все пием здесь, хотя недыханны.

Ах, тусклые оставьте мелки,
Аониды, по мраморам этим
Чернь и могут лишь бить ангелки,
Нимбы коих мы всенощно цветим.


.Пятьсот восьмой опус

Что рыдать - отзвучали пиры,
Источились фалернские вина,
Вместо севрской витой мишуры
Нощно блещет небес горловина.

Из Тироля востретим гонцов,
Выпьем яды ль Моравии мрачной,
Где и челядь беззвездных дворцов,
Где и плакать о дщери внебрачной.

Кровь ожгла хоровой мезальянс,
Но сквозь сон различит Береника,
Сколь еще серебрится фаянс
И пирует на небах Герника.

Яков Есепкин

На смерть Цины

Пятьсот девятый опус

Ирод, Ирод, се брашно твое
И в амфорах вино ледяное,
Алавастром ли, гипсом остье
Смерть забелит - мы виждим иное.

Колоннаду и сад обойдем,
Не четверг, а серебро лиется,
Во златых кашемирах блюдем
Тайность вишен, пусть Хала смеется.

Наливай, кто отравы алкал,
Фарисеи и дети уснули,
Шелк тиснит сукровицу зеркал,
Им пьянить нашей кровью июли.

.Пятьсот десятый опус

Виждь последнее лето, алей
Нет его, искупаемся, дивы,
Кровь совьем, чтоб кувшинок-лилей
Хлад ожечь, сим украсить ли Фивы.

Низлетят с хоров лет ангелки,
Ах, не плачьте еще, палестины,
Мы опять на помине легки,
Вкусим райские ж волны и тины.

Юды с нами, а внове не им
Торговаться фамильною славой,
Хлебы мазать серебром - храним
Каждый миг наш виньетой кровавой.

Яков Есепкин

Альбом

Сквозь кровавый рот

Я женщину помню, чей лик, не клонясь.
Горел в новых святцах казенного быта.
Весь свет потускнел и отбелена бязь,
Окончилась жизнь, а печаль не избыта.

Тоску невозможно избыть, но и ты,
Прошу, не спеши от разлук отрекаться,
Еще воссияет в огне темноты
Звезда, под которой нельзя оставаться.

Весь свет потускнел из начала в конец
И так повернулся, виясь вдоль простора,
Что даже в альбоме -- не лик, а рубец,
И блещут, свиваясь, размытые взоры.

Яков Есепкин

Рок-притча об Эдипе

Золотая система

Почил бездетный царь Полиб
Во благо замысла и воли.
От Сфинкса Фивы спас Эдип,
Но избежал слепой юдоли.

Искусством кладки до небес
Он овладел, уйдя в Афины.
И возвестил земле Гермес,
Что возвышаются руины.

Энергетический двойник
В огнях Медины и Тосканы
Блуждал, и лунный сердолик
На копии кровавил раны.

Кто ночевал в саду камней --
Бут и плитняк точил слезами.
Но утром хор звучит стройней,
И пурпур Эос льет над нами.

И всякий северный рожок
Подобен флейте лигурийской,
Когда гранатовый флажок
Горит на патине альфийской.

Холоднокатаным торцом
Письмо надгробное сверкает,
Зане сребрящимся кольцом
Его планета обвивает.

Всю жизнь он стену возводил
Меж словесами и судьбою.
В орнамент символы могил
Замуровал своей рукою.

Над ним глумились времена,
Пространство стену огибало,
Ушла Китайская стена
В ядро, и твердь с землей сравняло.

И новый Иерусалим
По смерти, ничего не знача,
Отстроил Ирод, взвив над ним
Лишь золотые стены плача.

Когда же атом от конца
К началу повернул все лета,
Стена его о гроб отца
Разбилась за пределом света.

На сгнившее в зеленой мгле
Святое царственное ложе
Упала тень слезы, в земле
Прах Иокасты сном тревожа.

Яков Есепкин

Стяги

Наши стяги побило тщетой,
Оболгали до судных мгновений
Проповедники слог пресвятой,
Голосят и не чтут откровений.

Мрамор может бессмертных певцов
Грозовому обречь перевалу,
Персть сияет с червовых торцов,
Зрят церковные райскую алу.

И возбранно хоругви белить
Оглашенным к ночной литургие,
Слез на мрамор сиих не излить,
Бдят одни и у плахи другие.

Коемуждо столпницы свое,
Бойных терниев хватит с лихвою,
Сколь графита горчит остие,
Быть чернилам со течной канвою.

Наша смерть и в миру не красна,
Грозным золотом блещут оклады,
Аще дале, Господь, тишина,
Хоть дослышим страстные рулады.

В белых лестницах, в лепи благой
Хоры нощи иль замок Тамарин,
Усны певчих кровавой лузгой
Затеклись от багряных окарин.

Коль неблаго честное письмо,
Если желтию свиты чернила,
Пусть музык и певцов яремо
Пресвящает Господняя сила.

На крови низвергается храм,
И костелы пусты, и мечети.
Руки раз протянулись к струнам
И повисли, как мертвые плети.

Востекли дальше смерти времен
Лживы речи, им бездны внимали,
Чтобы вечно шелка тех знамен
В черных льдах мы перстами сжимали.

Не избавиться здесь ото лжи
И не смыть ея ангельской кровью,
Ибо темною оспою ржи
Прокаженны пути к богословью.

Алчут мщенья и слезы лиют
Звери, с коими уж не сразимся.
Как архангелов трубы вспоют,
Мы чудесно и преобразимся.

Лишь тогда содрогнутся века,
Всяк увидит в лазури возлитых,
Стягов сих белоснежны шелка,
Божьей славой навечно покрытых.

Яков Есепкин

На смерть Цины

Пятьсот одиннадцатый опус

Дышат негой кровавых шелков
Музодарные замки фиванок,
Всякий днесь камелотный альков
Яд крысиный таит меж креманок.

Хватит царских веретищ летам
И для вечности хватит цементов,
Свечки несть ко меловым цветам,
Им хотя чернь прельем с постаментов.

Бледный отрок в парче золотой
Сколь очнется на пире грядущем,
Узрит чермный лафитник пустой
Во перстов изваянии сущем.

Пятьсот двенадцатый опус

Нет у августа красок для нас –
По фаянсам тиснение кровью
Наведём, пусть ещё Монпарнас
Озлатится холодной любовью.

Грозовое серебро под злать
Кто распишет без тьмы и палитры,
Муки любящим всё исполать,
Мглами сих увершаются митры.

Желтью всех и списали давно,
Золотым окровавленным цветом,
И точится из амфор вино
Мировольным злоалчущим летом.

Пятьсот тринадцатый опус

Звездной батики тусклый флеор
Вижди, Рания, скатерти наши
Чужды небам, фиванских амфор
Ловят цоколи тени во чаши.

Исполать модератам балов,
Лес Цимнийский рыж пейсами Ленца,
Из пиитерской мглы Крысолов
Шелест внемлет и желть полотенца.

На оконницах розы белы,
В золотом ли, всежелтом наяда,
Расставляй, Урания, столы –
Здесь виют локны золотом яда.

Яков Есепкин

На смерть Цины

Пятьсот четырнадцатый опус


Мир забудет, святые почтят,
Мы старизну давно и не прячем,
Ангелки умирять налетят,
Лишь тогда о юдоли восплачем.

А ещё ледяные огни
Наших свечек убого клонятся,
Мелов фивских тусклее они,
Чернецам от похмелия мнятся.

Хоровая погаснет звезда,
На диаменты кровь золотую
Нощь сольёт – и томись – никогда
Не узрите лепнину свитую.

Пятьсот пятнадцатый опус


Вновь асийские крысы бегут
И царевны опять меловые,
Ангелы Таиах стерегут,
А и мы не воскресно ль живые.

Ах, не выжечь сей гашенный мел,
Почивать девы званы в склепенье,
Яд румянит прелестных Камел –
Пьем холодную тушь во успенье.

Тусклый светоч иль розы миров
Затушуют червицу Вселенной,
Содрогнутся от бледных даров
Аониды за еминой тленной.

Пятьсот шестнадцатый опус

Коробейники в красных сумах
Златовейные яства скрывают,
Яды тусклые ждут в теремах
Бледных юн, кои пламень свивают.

Что альковницам плакать навзрыд,
Что ж смеются печальные Изы,
Белошвеек дворцовый Мадрид
Взбил над тортами, чая сюрпризы.

Выльет август мышьячную злать,
По виньетам воссребрятся течи,
Дале некому будет пылать –
И совьют из перстов наших свечи.


Пятьсот семнадцатый опус

Маки червные днесь воспоем,
Алость их паче барв сеннаарских,
Тусклый яд иродиц ли испьем,
Геть, печаль, изо вечерий царских.

Алым наши прелили уста
Кровотечным серебром камены,
Что рыдать, ах, тоскливо пуста
Нощь Вифаньи и оперной Вены.

Гипс увечен, а мрамор не ал,
По столовым атласные мыши
В агонии снуют и зерцал
Блеск порфировый чествует ниши.

Яков Есепкин

На смерть Цины


Пятьсот восемнадцатый опус


Бал andante ни тих, ни велик,
Серебристые пифии вьются,
Мел обсид ли, арма базилик
Жжет царевен, сех тени смеются.

Вслед за Алексом вскрикнуть: чего ж
Столь их много и в Риме барочном,
Углич мертв, со парчей и рогож
Кур гонят и цесарок в молочном.

Согляди, как пифии легки,
Дышат негою, вина алкают,
Как шелковых исчадий желтки
В мрамор весело наш истекают.

Пятьсот девятнадцатый опус

В алавастровых чашах ли яд,
Щедр июль на отравы златые,
Молвим слово -- и тени Гиад
Возалеют, елико пустые.

Ах, давите из брашен, кто пуст,
Чермных перстней мышъяк на хлебницы,
Наших белых отравленных уст
Выжгут мел грозовые синицы.

Потому и боялись огней,
Многозвездные эти просфиры,
Плачут небы в трапезных теней
И таят меловые сапфиры.
Пятьсот двадцатый опус

По удавкам царевн ли узнать,
Алавастровым, желтым лилеям,
Любит сон мертвотечную злать
Двуплести по всесомкнутым веям.

Не потщись, Калипсо,на остье
Танцевать, Марфа вечерю служит,
Снег взметет померанцы твое,
А и с мертвыми Цинтия дружит.

Шелк альковниц заблещет ясней,
И, трясясь, четверговки пустые
Сонмы вянущих тусклых огней
Выльют нощно в ложесны златые.

Яков Есепкин

Коринф

Пойдем на Патриаршие пруды,
Сиреневый там дождь еще не хладен,
Каждят останки пляшущей Звезды
И дьявол темноцарственный безладен.

Пойдем, поидем, друг успенный мой
Иль мертвая подруга, будем вместе
И плакать над точащею сурьмой
В свечельном этом времени и месте.

А был я оглашенным ко святым
Хождениям и внесен в Божий список,
Мак в юности был алым, золотым,
Пускай дарит аромой одалисок.

Фаворским огнем требники горят,
Горят и наши тонкие крушницы,
А мертвых царичей ли укорят,
Глорийные, летите, колесницы.

Что это Новогодье, Рождество
С порфирными шарами, яко будем
Рыдать еще сиротски, о Его
Кресте явимся ль, мороки избудем.

Убойным стал алмазный сей венец,
Но Руфь меня восждет на Патриарших,
Стряхну при Божьих пильницах тернец,
Ответствовать черед за братьев старших.

Черед, пора и молвить, и препеть,
В миру любивших нас невест чудесных,
Не тщившихся ни жить и ни успеть,
Взнести до царствий истинно одесных.

Ах, счастие любое от беды
Невежества всегда проистекает,
Пойдем на Патриаршие пруды,
Бессмертие нас горнее алкает.

Не горько царю мертвому вино,
Пиют же вусмерть ангелы блажные,
Оне меня отпустят все равно
Сирени зреть и ели вырезные.

Декабрьская тяжелая игла
И снег, и меловатные сувои
Распишет бойной кровью, тяжела
У вечности иглица, паче хвои.

Не я ль играл с Чумою на пирах,
Не аз ли только вечности и чаял,
Боясь очнуться в снеженьских юрах,
Зане легко уснуть, где мак растаял.

Уснуть и видеть благостные сны,
Отпустят ангелки мя на мгновенья
Сюда, где прегорьки и солоны
Блуждающие звезды вдохновенья.

Вскричу, махну ль приветственно рукой,
Десницею бесперстой, дожидалась
Неясно и откуда, но такой
Руфь помнил я, со мной она скиталась.

С каких неважно темных берегов
Явлюсь, чтоб навсегда уже оставить
Юдоль, которой с кровию слогов
Любви и маков алых не прибавить.

Яков Есепкин

Из Сеннаара

Побледнеем на темном дорожье,
И высокие белые лбы
Осенит не двуперстие Божье --
Длань калечной и низкой судьбы.

Долго Парки за нами гонялись,
Вояров собивали иных,
Но с звездами одно поравнялись
И хорунжих нашли неземных.

Гей, несите горючие вина,
Будем жалостно пить-не пьянеть,
О Господе бела сердцевина,
От какой виноградам темнеть.

Что умолкли хоромные лиры,
Что хмельные цевницы точат,
Кровью славской умыты мортиры,
К нам сарматские вершники мчат.

Сих, Электра, купали себретки
Вместо масляных красных коней,
Днесь еще накрывают серветки
Трюфельной алебастр для теней.

Сколь почившие вои убоги
И архангелы их не пречли,
Хоть виждите сиречные слоги,
Облеченные в свеч хрустали.

Лепый выдался пир у Ирода,
Тучи демонов ели халвы,
По мессиям ли плачет колода –
Вкруг одесной пили головы.

А еще занесут нам от братий
То ль объедков, то ль царских остей,
Колпаков серебряных и платий
Не жалея для мертвых гостей.

В косах смерти твоя амбразура,
В содержанках отечная речь,
Наш глагол проточила цезура,
Со Ивашкой посажен он в печь.

Что вложить в окаянну десницу,
Белый свет всем отпущен взаймы,
Прикормили с руки царь-синицу
Прокаженные стражники тьмы.

Мел горит и под чернью шеломов,
Кровь одна растеклась по струнам,
Слава культовых наших псаломов
Воскатилась к чужим именам.

В грозном золоте только успенье,
И к басам этим вечность прильнет,
Скорбь излив свою, как песнопенье,
Во бескровность всебожеских нот.

Яков Есепкин

Из Сеннаара

Равнодушны святые к себе,
Но затем эти звезды жестоки
И мерцают во славной судьбе,
Что открыты смертельные сроки.

Мы и сами, Господь, на земли
Звездной чарою были хранимы,
Нам вдвигали в сердца уголи
Под розницей златой херувимы.

А серебряных корок волхвы
Со трапезных столов не жалели,
Так судили: елико мертвы,
Пусть пеяют, чтоб юны алели.

Благо ль воров зарезанных ждать,
Пестить розы для панн леворечных,
Нам бессмертие может воздать
По стигматам на мраморах течных.

Грозен Лиров славянских удел,
Бросят в гробы ли цветь божедревки,
Ангел смерти певцов соглядел,
Мертвым хватит волнительной Невки.

Сех проткнет разве шпиль черноты,
Ибо яркие ночи беззвездны.
Воздымай же к высотам персты,
По которым заплачут лишь бездны.

Окольцована с юности честь,
А нельзя ее выжечь огонем,
А невинники Божии есть,
Вместо них ли молитвенно стонем.

Берегли мы последний завет --
Прозерпина златит его гнилью.
Источают обугленный свет
Тени вышедших раз к замогилью.

Не спасти всечестных святарей,
До Звезды началась распродажа,
Нет светила внутри алтарей
И для ангелов нет экипажа.

На прощанье в зерцальники глянь,
Ложек чайных кармин отражает
Дев фигурных, еще Гефсимань,
Терние образное сужает.

Вечность будут за нами брести
Пустотелые девы уныло,
Расцветаться и дале тлести,
Сим бессмертие наше немило.

Кто был послан за мертвой водой,
Сохранен и для звездных терзаний.
Всяк и тлеть со Полынью-звездой
Будет оспой прогнивших лобзаний.